Barbotine

Этот дом когда-то был твоим. Скрип половицы под ногой отзывается эхом в кости, будто это не дерево, а чей-то хрустающий позвонок. Семь дней… разве тело может так измениться за семь дней? Ты пытаешься вспомнить свое отражение в зеркале, но ловишь себя на мысли о том, как странно лежит в руке черенок лопаты. Он прилипает к ладони, будто стал продолжением скелета.

Знаешь это чувство, когда кожа на затылке немеет от чужого дыхания, а за спиной никого нет? Здесь оно становится постоянным. Знакомые обои вздуваются влажными прожилками, а из щели в плинтусе тянет сладковатым запахом гниющих фруктов. Или это пахнешь ты? С каждым днем комната съеживается, давит на виски, а из углов выползают твари с лицами, слепленными из детских кошмаров.

Но ты не просто жертва. В руке лопата — тяжелый, грубый кусок реальности. Ею можно рубить эти порождения искаженного сознания… а можно спуститься в подвал. Там яма. Глубокая, темная, манящая. В ней слышится шепот, от которого сводит челюсть. И ты понимаешь: это не ты копаешь яму. Это яма роет тебя самого, пока не дойдет до сути.

Ритм боя напоминает лихорадочный танец — неуклюжий, но странно точный. Замах, удар, скрежет по хитину… и снова зов той самой ямы. Что найдешь на дне? Облегчение или просто очередную грань своего нового тела? Звуки здесь живут своей жизнью: треск гипсокартона похож на смех, а завывание в вентиляции словно шепчет твое имя.

Проект будто собран из обрывков забытых PSX-кошмаров, но это не ностальгия — это что-то более личное и пугающее. Он не пытается тебя напугать. Он ждет, когда ты сам осознаешь, что стены этой квартиры — всего лишь проекция твоего одиночества. А лопата в твоих руках — единственное, что осталось от того человека, которым ты был до вечеринки. Или это уже не так?