NUMB

Джеймс купил дом. Дешево. Слишком дешево, если вдуматься — но кто в двадцать пять лет вдумывается в историю облупившихся стен? Калифорнийский воздух пахнет пылью и апельсинами, а под половицами скрипят не доски, а чьи-то старые кости.

Ты включаешь фонарик. Луч выхватывает из темноты трещину на потолке — она извивается, как вена. В спальне пахнет лавандой и чем-то кислым, будто кто-то разлил уксус за шкафом. Карен Джонсон оставила после себя не только мебель: ее сны прилипли к обоям, въелись в зеркала.

Попробуй открыть дверь в подвал. Не просто нажми кнопку — упрись плечом, почувствуй, как ржавые петли вгрызаются в тишину. Музыка нарастает где-то за спиной: не мелодия, а стук собственных зубов во время лихорадки.

Сны Джеймса — не сны. Это щели, через которые прошлое сочится наружу. Ты поднимаешь вазу с цветочным узором — пальцы скользят по глазури, холодной как кожá мертвеца — и вдруг понимаешь: это не узор. Это карта.

Зачем включать свет во всех комнатах? Может, чтобы тени не сливались в углах в нечто цельное? Или чтобы не заметить, как книжный шкаф дышит глубже, чем ты?

К утру ты просыпаешься с ощущением песка под веками. На кухне кто-то оставил чашку кофе — пар еще поднимается дрожащей вуалью. Но ты точно помнишь: вчера здесь не было ни чашек, ни плиты…