Grief like a stray dog

Ты идешь по пыльной дороге, и подбитые сапоги скрипят, будто жалуются. В сумке — не только письма. Там лежит что-то тяжелее бумаги: слова, которые раздавят плечи, если произнести их вслух. Наде всего тринадцать, но она уже знает, как пахнет горе — старыми чернилами и солью на щеках.

Деревня дышит тихо, как раненый зверь. Ветер шевелит занавески в пустых окнах, а ты замечаешь: чем меньше мужчин, тем больше теней на стенах. Каждый дом — это история с обрубленным концом. Ты протягиваешь конверт дрожащими пальцами, а в ответ слышишь не крик, а странный звук — будто кто-то резко перестал дышать.

Почему войну показывают только через прицелы? Здесь она въелась в землю, в трещины на ладонях женщин, в детские вопросы, на которые никто не отвечает. Ты подбираешь осколки разговоров: бабушка шепчет молитву над фотографией, девочка рисует мелом отца на заборе… А потом стирает его рукавом.

Сюжет плетется не из действий, а из молчания. Ты чувствуешь его кожей — липкое, как пот после кошмара. Диалоги здесь не просто текст: они пахнут хлебом из лебеды и звучат как скрип колодезного ведра. Кто-то смеется сквозь слезы, кто-то роняет ложку в голодный обморок… А ты просто стоишь посреди этого, с письмом в руках, и понимаешь: иногда доставить весть — все равно что самому стать смертью.

Игра не торопится объяснять правила. Ты учишься на ощупь: вот ржавая калитка хлопает на ветру, вот в избе пахнет сушеными травами и страхом… А вот взгляд матери, который прожигает тебя насквозь еще до того, как ты раскроешь рот.

Это не про победу или поражение. Это про то, как жить с чужим горем в руках — и не сломаться. Хотя бы до заката.