Holstin

Город пахнет мокрым деревом и чем-то сладковато-гнилым — будто под полом разли банку забродившего варенья. Ты приехал сюда за другом, а теперь бродишь по улицам, где стены шевелятся от сквозняка… или это не сквозняк? Камера поворачивается с глухим щелчком, выхватывая то треснувший фасад дома, то ржавый детский велосипед, брошенный в луже. Восемь ракурсов, восемь способов увидеть, как мир медленно разлагается.

Пиксели здесь живые — каждый кирпич, каждая лужа крови нарисованы вручную, но тени ползут как в кошмаре: динамичные, неровные. Включаешь фонарик — и свет дрожит на стенах, будто у тебя трясутся руки. А может, так и есть.

Диалоги всплывают резко: крупные лица с потрескавшейся кожей, голоса то шепчут по-польски, то кричат по-английски. Ты вслушиваешься в слова, но важнее то, как собеседник облизывает губы или как его зрачки бегают из стороны в сторону. Кому тут можно доверять?

Инвентарь — бардак. Патроны перемешались с гнилыми фотографиями, аптечка пахнет лекарственной горечью. Каждый выстрел отдается в висках, каждый шаг по скрипучим доскам заставляет спину покрываться мурашками. Загадки решаешь от первого лица: вот дверь с замком-головоломкой, вот журнал с вырванными страницами… а вот и тот, кто их вырвал.

1992 год. Телефоны молчат, друзья пропадают, а город ест сам себя изнутри. Найдешь Бартека — или он уже стал частью этой жующей тьмы?