Goodbye Seoul

Город дышит пылью. Втягиваешь воздух — и на губах оседает пепел бетона. Сеул больше не вертикаль из стекла, а сломанный хребет, торчащий из земли под неестественным углом. Ты — Рион. Последний, кто еще помнит, как пахли уличные лапшари до того, как небо решило раздавить их астероидом.

Бежишь по пустым эстакадам, где ветер свистит в разбитых витринах. Каждый шаг отдается в висках — слишком громко. Кто-то слушает. Может, те самые «выжившие», что прячутся в туннелях метро и режут горло за банку тушенки. Или просто голоса...

Прыжок через провал в асфальте. Руки скользят по ржавой арматуре — холод проникает под кожу. Надо бы проверить рацию, но батарейка уже третий день на нуле. Впрочем, что она скажет? Что эвакуационные корабли существуют? Что кто-то там, наверху, все еще ведет счет?

Головоломки здесь не из бумаги и шестеренок. Это сломанный лифт, который надо запустить, пока тени у подъезда не зашевелились. Это шифр на стене детсада — мелок в пальцах крошится, как мелкий гравий под сапогами.

А еще запах. Сперва думаешь — гниль. Потом понимаешь: это медный привкус страха в воздухе. Твоего или всего города — не важно. Часы тикают где-то за спиной, но ты не оборачиваешься. Лучше вслушаться в скрип двери склада... пустой ли он?

Секрет проекта «Ковчег» прячется не в данных, а в том, как дрожит рука, когда достаешь флешку из кармана мертвого ученого. В пятнах крови на его пропуске — они еще липкие? Или уже впитались в пластик, как этот кошмар в ДНК уцелевших?

Здесь апокалипсис не взрывается. Он просачивается через трещины: в забытой записи диктофона («они знали с самого начала»), в детском рисунке на стене («мама, мы улетим к звездам?»). Ты идешь по краю — буквально: балкон 43 этажа держится на одной растяжке. Сделаешь шаг — или останесь ждать удара с неба?