Into the Country

Город оставил на коже след — липкий, как смог. Ты сбегаешь на север, где воздух режет легкие, но хотя бы не пахнет горелой резиной. Чемодан с треском раскрывается на полу съемной избы: внутри только ноутбук, три флакона таблеток и фотография, которую нельзя разглядывать при свете...

Здесь все иначе. Снег скрипит под сапогами не так, как асфальт. Ветер выстукивает ритм по ставням — может, это кто-то стучит? Местные называют это «тишиной», но ты слышишь в ней гул собственных мыслей.

В магазине с потрескавшейся вывеской продавщица разворачивает газету: опять бунты, опять засуха где-то далеко. Ее пальцы оставляют жирные отпечатки на бумаге. «Тебе повезло», — говорит она, не поднимая глаз. Но удача пахнет сыростью и керосином.

Каждый вечер — новая тень за окном. То ли сосед-лесник принес дрова, то ли девушка с озерной станции несет банку варенья с плесенью по краям. Их голоса звучат так, будто пробиваются сквозь вату: ты еще не научился различать местные акценты. А может, они просто шепчут...

Выборы здесь — как провалы во льду. Сказал «спасибо» вместо «доброй ночи» — и вот уже дверь в библиотеку закрыта до весны. Спросил про старые шахты — получил ключ от бункера и синяк под глазом. Иногда кажется, что север сам решает, какие тайки тебе показывать.

Романтика? Да, если считать романтикой дрожь в коленях, когда идешь по темному лесу за руку с тем, кто знает дорогу лучше тебя. Дружба? Возможно. Но их смех всегда обрывается резко, будто кто-то наступает на горло пластинке...

Ты думал, что убежишь от тревоги — а она только сменила кожу. Теперь она в чашке перестоявшего чая, в том, как скрипит половица у кровати (почему именно эта?), в письмах из города, которые жжешь не читая. Но иногда — редко — утро начинается без горечи на языке. И тогда кажется...