If My Heart Had Wings

Город Казегуру пахнет нагретым асфальтом и травой, которую только что скосили за школой. Ты возвращаешься сюда, будто перематываешь старую кассету — те же улицы, тот же ветер, но в коленях теперь ноет шрам, а велосипед пылится в углу. Мечты о скорости рассыпались вместе с твоим телом на том повороте...

А потом — ее инвалидное кресло с проколотым колесом. Котори смеется, запрокидывая голову, и ты вдруг замечаешь, как солнце просвечивает сквозь ее ухо, розовое, как ракушка. Она говорит о небе так, будто трогает его пальцами. Ты не понимаешь, почему соглашаешься тащить на холм этот ржавый каркас планера, но запах металла и масла въедается в кожу крепче, чем чувство вины.

Детство выныривает неожиданно: Агеха все так же щурится на солнце, только теперь в ее голосе — стальные нотки. Амане шепчет что-то о давлении воздуха и углах атаки, ее волосы пахнут лавандой из дешевого кондиционера. Вы клеите крылья обломками школьных парт, и где-то между вкручиванием шурупов и спорами о будущем ты ловишь себя на мысли: разве это не странно — бояться высоты, но мечтать о полете?

Утреннее сияние. О нем говорят шепотом, будто оно слышит. Нужно поймать момент, когда туман цепляется за горы, а свет дробится в каплях... или это просто оправдание для того, чтобы месяцы напролет ковыряться в тряпках и проводах? Выборы здесь — как рычаги в кабине: потянешь не туда — и сюжет хрустнет другим ребром.

Конец каждой ветки оставляет во рту разный привкус: где-то это мед сладких воспоминаний, где-то — железо разбитого стекла. И да, те самые сцены вырезали... но разве поцелуй под проливным дождем менее обжигает только потому что камера не лезет под одежду?