Venba

Кухня пахнет кардамоном и топленым маслом — ты разминаешь тесто пальцами, чувствуя, как тепло от плиты обжигает щеки. Венба не просто готовит, она собирает осколки памяти: страницы кулинарной книги рассыпаются, как осенние листья, а чернила расплылись от времени. Что скрывается за этим пятном? Может, тот самый секрет маминого бисбеле бат? Ты пробуешь комбинации наугад: измельчаешь кокос в ступке, ловишь хруст под ножом, но что-то не так…

За окном шуршит клен, соседка через забор протягивает корзинку с яблоками — «для ваших странных пряностей». Сын роется в учебнике по истории, но отвлекается, чтобы подать тебе куркуму. Его пальцы в желтых пятнах, как у отца десять лет назад в Ченнаи. Ты не спрашиваешь, почему они больше не звонят тете Лалите. Вместо этого разбиваешь стручок ванили о край стола и вдыхаешь сладкий запах, который вдруг возвращает голос бабушки: «Не дай рису пригореть!»

Плита шипит упреками. Ты забыла про чана-дал на огне — муж уже тянется к половнику с той привычной полуулыбкой. Он знает: эти пятна на книге не просто вода. Иногда рецепт — это шифр. Размазанные строчки шепчут о ссорах перед отъездом, о чемоданах, упакованных в спешке… А ты смешиваешь йогурт с мукой и понимаешь — где-то между помятыми страницами затерялся не просто способ приготовления идли, а ответ на вопрос, который даже не решаешься задать вслух.

Готовка здесь — это ритуал воскрешения. Нож стучит по доске в такт старым песням из радио, за стеной слышно, как сын спорит с одноклассником о хоккее. Ты чистишь имбирь и вдруг осознаешь: его резкий запах точь-в-точь как в той уличной лавке у рынка… Но плита тут газовая, а не дровяная, и снег за окном лежит шесть месяцев в году.