Beneath the Bleeding Moon

Шелковый шов воротника впивается в шею каждый раз, когда он пытается выпрямиться. Киотский особняк пахнет ладаном и затхлостью запертых комнат — Хару знает этот запах с детства, как знает и холодное прикосновение материнских пальцев, поправляющих складки его платья. Тысяча зеркал отражают не его лицо, а ее ожидания...

А потом — рыжий вихрь на пыльной улице, смех, обжигающий как саке. Кишо врывается в его жизнь с грохотом опрокинутого фонаря и запахом дешевого табака. Ты думаешь, это просто шантаж? Нет. Это трещина в идеальном фарфоре его существования.

Они бегут через рисовые поля, где воздух густеет от влаги, спят в полуразрушенных храмах, где скрип деревянных балок напоминает стоны. Проклятие рода Хару — не древний свиток, а что-то живое: оно шевелится под кожей, пульсирует в такт их шагам.

Бои — не героические сражения, а грязная работа: кровь смешивается с грязью, зубы ломаются о кулаки. Кишо воет от боли и тут же хохочет, вытирая ладонью разбитые губы. А ночью... о, ночью они учатся друг на друге находить места, где боль превращается в тепло.

Ты не выбираешь здесь ничего — только следишь, как их пальцы сплетаются все крепче, как дыхание синхронизируется с тихим шепотом: «Смотри, луна сегодня...». Красная. Как шрам. Как обещание.

(Да, есть патч. Если хочешь видеть, как шелк окончательно рвется.)