Hard to Love

Возвращение в дом детства — будто прикосновение к старому шраму: сначала только холодок на коже, потом глухая пульсация под ребрами. Пол скрипит все так же, но запах пыли теперь горчит — не тем медовым светом из прошлого, а чем-то прогорклым, оставшимся в углах.

Ты идешь по коридору, и каждый шаг разматывает клубок воспоминаний. Вот царапина на дверном косяке — ты сделал ее в семь лет, убегая от отцовского гнева. А вот и он сам, его голос до сих пор живет в твоих плечах: они съеживаются непроизвольно, даже когда в комнате никого нет.

Дочь дергает тебя за рукав — ее пальцы липкие от конфетного сиропа. Она твое зеркало и твой антипод: смеется там, где ты бы сжался в комок. Но ее вопросы... "Почему дедушка никогда не улыбается?" — и язык тут же становится ватным.

Любовь здесь — не свеча, а костер: греет, но обжигает, если подойти слишком близко. Бывшая пишет сообщения с многоточиями, мать вздыхает у окна, перебирая старые фотографии... Кто здесь жертва? Кто палач? Ты листаешь альбом — страницы шелестят как осенние листья — и вдруг понимаешь: все ответы спрятаны между слоями пожелтевшего клея.

А потом ночь. Скрип кровати, часы на кухне отсчитывают секунды с металлической четкостью. Ты ворочаешься, ловишь отголоски детского смеха (своего? ее?). В темноте страх становится плотным, как одеяло — душит, но не согревает...

Игра не дает готовых решений — только ключи. Повернешь один — услышишь хруст костей под грузом молчания. Другой — найдешь в кармане старой куртки смятую записку с детским почерком: "Папа, когда ты приедешь?".

Готов ли ты к тому, что искупление пахнет не ладаном, а лекарственной мазью и мокрым асфальтом? Что любовь иногда выглядит как рубец — жесткий на ощупь, но единственное доказательство того, что рана вообще зажила...