Legacy 1917

Пыль окопов въедается в кожу, смешиваясь с потом и пороховой гарью. Где-то за линией фронта — дом, который теперь лишь призрак в памяти. Ты возвращаешься не героем, а тенью, пробирающейся сквозь руины империи. Не той, что на картах — той, что рассыпается под пальцами, как гнилое дерево.

Два брата. Один держит штык ровно, другой размахивает факелом в толпе. Кто из них безумец? Ты видел, как твой младший — когда-то щуплый мальчишка с восторженными глазами — теперь оставляет после себя только обугленные двери да сирот, прижавшихся к холодным пепелищам.

Игра не шепчет — она скрипит половицами под сапогами караульных, стонет от ветра в разбитых витражах. Здесь каждый выдох может стать последним: солдаты с маузерами патрулируют улицы, а их фонари режут темноту, как нож масло. Ты не воин здесь. Ты крыса в лабиринте из баррикад и переулков, где даже тень предает тебя с хрустом гравия под ботинками.

Прячешься в колодцах, залезаешь на трубы, дышишь через рот, чтобы не кашлянуть от запаха гниющей штукатурки. Иногда — редко — находишь тех, кто еще помнит старый мир: старуха с лицом, как смятый пергамент, шепчет о пропавшей иконе; мальчишка-посыльный сует тебе записку с дрожащими пальцами. Их голоса цепляются за ребра, будто осколки...

А потом снова бег. План пошел прахом? Придется импровизировать — швырнуть бутылку через двор, залезть в окно с разбитым стеклом (ладонь кровоточит, но это мелочь). Или замереть за дверью, слушая, как жандарм ковыряет сапогом пустые гильзы у порога. Сердце колотится так громко, что кажется — вот-вот услышат...

Между побегами — минуты странного покоя. Разгадываешь шифр в записной книжке мертвого чиновника; ловишь обрывки радиопередач сквозь треск помех. Война где-то далеко, но ее эхо сводит челюсть в оскале каждого встречного.

Ты знаешь правду: никого не спасешь. Но все равно идешь — потому что если он не остановится, то кто-то должен это сделать. Хотя бы ты.