Leviathan: The Last Day of the Decade

Гнилой воздух декады въедается в лёгкие, как дым от сожжённых архивов. Ты помнишь этот запах — смесь ржавого металла и влажной земли, — хотя в тот день тебе было всего шесть. Мать упала без звука, а кровь на её виске блестела, как чёрное масло. Теперь ты держишь нож под подушкой, а отчим спит за тонкой стенкой. Его храп напоминает скрип ржавых шестерён.

Кель шепчет что-то на ухо, но ты слышишь только гул собственной крови в висках. Дарина перебирает украденные ключи — они холодные, даже сквозь перчатки. План? Месть — это не план, а зуд под кожей, который не даёт спать.

Пять актов. Пять слоёв старой боли. Первый день декады начинается с дождя, превращающего улицы в липкую паутину из грязи и проводов. Ты находишь письмо матери — бумага крошится на сгибах, оставляя на пальцах жёлтую пыль. Головоломки здесь не из проволоки и шестерёнок, а из обрывков памяти: вот фонарь, под которым она смеялась, вот трещина на стене — точь-в-точь как шрам на твоём запястье...

Ты выбираешь слова в диалогах тщательнее, чем патроны. Сказал лишнее — Кель отвернётся, недодавил сарказм — Дарина замрёт на полуслове. А ещё эти предметы: разбитый компас всегда указывает на дом отчима, но зачем он тебе сейчас? Может, выбросишь? Или спрячешь глубже в рюкзак...

Карта раскрывается медленно, будто старая рана. Новые локации пахнут по-разному: бункер отдаёт плесенью и статикой терминалов, башня чужих — жжёной плотью и чем-то сладковатым. Иногда кажется, что декада не болезнь, а что-то живое — оно шевелится у тебя за спиной, когда ты не смотришь...

Концовки. Их больше двух? Ты уверен? Ведь даже после финального выбора экран гаснет не сразу — ещё пара кадров, едва уловимый шёпот... Или это просто ветер в вентиляции?