Birth

Ты заходишь в булочную — и первое, что бросается в глаза, не теплый хлеб, а челюстная кость, застрявшая между булок. Ее острые края царапают пальцы, когда вытягиваешь, и почему-то пахнет корицей.

Каждый угол здесь — не просто место, а шрам на карте мира: музеи с витринами, где экспонаты шепчутся за твоей спиной, переулки, где тени липнут к ботинкам густым месивом. Собираешь не органы, а осколки чужой боли. Зуб становится клавишей рояля, глаз — лампой в потолке книжной лавки. А крысы... их кишки похожи на старые ленты для печатных машинок.

Жетоны прячутся в самых нежных местах: под языком фарфоровой куклы, внутри разломанного эклера. Найдешь — услышишь стук. Не в ушах, а где-то ниже ребер.

Твое существо растет, как грибница в подвале: сначала кости, потом что-то мягкое, пульсирующее. Оно дышит через жабры из пергаментных страниц. Но без сердца оно лишь кукла из плоти и трепета.

А потом — рынок. Цветочницы продают букеты из сухожилий, мясник точит нож о собственную ключицу. Ты уже знаешь: последняя деталь всегда горит. Как уголь в горле.

Головоломки здесь живые. Переставляешь череп — и комната вздыхает, сдвигаешь шкаф — пол под ним оказывается языком. Физика? Скорее физиология мира, который сам себя переваривает...

И да, этот монстр будет красивым. Не вопреки, а потому что ты слепил его из обрывков тишины и чужих снов.