Cold War

Москва, 25 апреля 1986-го. В аэропорту пахнет дезинфекцией и бензином, а твой пиджак уже пропитан холодным потом — ты не успел даже заселиться в гостиницу. Двенадцать часов спустя тебя выбросят в камеру с разбитыми рёбрами, и сквозь пелену боли ты поймёшь: Пулитцер теперь звучит как насмешка.

Тюрьма скрипит старыми петлями, охранники шаркают сапогами по бетону, а где-то за стенами тикает другая бомба — не ядерная, куда страшнее. Чернобыль ждёт спичку. Ты не герой, просто репортёр с синяками под глазами, но бежать придётся — через ржавые трубы, мимо спящих солдат (их дыхание густое, как сигаретный дым), прямо в пасть заговора.

Камера хрустит костяшками пальцев — это не метафора. Рентгеновский фотоаппарат в твоих руках живёт своей жизнью: он выедает глаза вспышками, показывает скелеты за стенами, превращает бензин в огненный глоток. Но попробуй выстрелить — и эхо выстрела притянет к тебе всю тюрьму. Патроны здесь на вес крови.

Крафтишь ломик из обломков трубы, но он гнётся в руках, как картон. Учёные в белых халатах орут тонко, как чайки, а солдаты в бронежилетах глухи к ударам — их надо душить сзади, медленно, чувствуя, как пульс под каской бьётся всё реже...

Ирония? Ты приехал писать статью. Теперь пишешь её обломком угля на тюремной стене — пока не кончился свет.