ROSE

Кровь густеет на ладонях, когда перезаряжаешь ту самую пушку — ту, что высасывает жизнь через рану в боку. Каждый выстрел отзывается тупой болью в ребрах, будто кто-то ковыряется там ржавым гвоздем... но разве есть выбор, когда за углом шепчутся те тени с слишком длинными пальцами?

Жертвуешь глаз — и мир расползается в мозаике из бликов и провалов. Зато теперь видишь их слабые места: пульсирующие прожилки на монстрах, дрожащие нити ловушек в воздухе. Потом отрезаешь палец — и вдруг понимаешь, как держать оружие по-другому, словно кость сама перестраивается в руке. А что, если следующий этап потребует голосовых связок?

Арены меняют форму, как старая рана, которая ноет перед дождем. Один забег — скользкие плиты подземелья с запахом плесени и металла. Другой — бесконечный мост, где ветер сбивает прицел, а босс прячется в облаках... или это просто галлюцинация от потери слишком большого куска плоти?

Стресс копится где-то за грудиной, липким комом. Иногда он позволяет передумать — выплюнуть старую жертву взамен на новую. Но тело помнит каждую травму: шрам на запястье все равно дергается при виде определенного типа патронов.

Дочь ждет. Ты слышал ее имя в скрипе дверей, в эхо выстрелов... или это просто еще одна уловка арены?