Illness in the East

Ты просыпаешься от запаха дыма — не того, что согревает, а едкого, пропитанного страхом. За стенами хижины скрипят ветки под чужими сапогами. Бабушка оставила тебя одну с пучком сушеных трав и шепотом: «Не открывай дверь». Но разве у те есть выбор?

Это не та игра, где меч решает все. Здесь даже дыхание приходится делить на части — вполовину короче, чтобы не выдать себя. Ты учишься различать шорох крыс и шаги солдат по тому, как дрожит земля под босыми ногами. Вода в кожаном мешке уже пахнет затхлостью, но ты прикидываешь: хватит ли на три дня или лучше выпить сейчас?

Лес здесь живой. Не метафора — стволы шевелятся в темноте, будто скрывают переломанные кости. А еще эти звуки... То ли ветер воет, то ли кто-то зовет тебя по имени. Истории местных — не просто фон. Попробуй проигнорировать старую легенду о реке, которая уводит детей — и вот уже твой факел гаснет у воды, хотя в нем еще было масло...

Графика не просто «мрачная». Это грязь под ногтями после попытки выкопать корень мандрагоры, синяки на руках от веревок самодельной ловушки. Даже музыка знает, когда замолчать — оставляя только стук твоего сердца в такт капающей с потолка влаге.

Ты думаешь, дипломатия спасет? Попробуй договориться с голодным волком... или с тем, что только притворяется волком. Каждый навык — не галочка в меню, а зазубренный нож в твоем ремешке: если не отточишь охоту, будешь жевать кору. Не освоишь травничество — уснешь и не проснешься.

А потом находишь бабушкину котомку в брошенной деревне. Внутри — горсть ягод и записка с дрожащими буквами. И понимаешь: болезнь — не просто сюжетный поворот. Это что-то липкое, что уже ползет по твоей шее...